От цивилизации роста дохода — к цивилизации снижения издержек
Суть глобального экономического кризиса проста: капитализм, существующий за счет расширения рынков и исключительно в ходе этого процесса, создал наконец глобальный, то есть всеобъемлющий рынок и уперся в его принципиальную ограниченность.
Эта ограниченность уже положила конец традиционному технологическому прогрессу, основанному на усложнении и удорожании технологий в интересах крупнейших монополий (открытие новых технологических принципов практически прекратилось, продолжается лишь коммерционализация старых открытий). Такой прогресс невозможен без расширения рынка, создающего пространство для углубления разделения труда. Утратив возможность расширения рынков, капитализм лишился возможности обеспечивающего рост доходов технологического прогресса и повис в воздухе.
Помимо технологического прогресса, достижение предела расширения глобального рынка подорвало и конкуренцию: сложившиеся на глобальном рынке монополии начали загнивать, и снизить ставший пагубным уровень монополизации оказалось невозможным — ни новыми технологическими принципами, ни новым расширением рынка.
Загнивание монополий непосредственно проявляется в сжатии коммерческого спроса, превращающем этот спрос в главный дефицит эпохи и порождающем отчаянную борьбу за него, — прежде всего, при помощи тех или иных форм протекционизма. После обострения кризиса в конце 2008 — начале 2009 года Россия одна из всей «большой двадцатки» не усиливала протекционистской защиты своей экономики, — долгие пять лет, пока нас не поправили санкциями.
Усиление протекционизма означает уже близкий распад большинства глобальных рынков на макрорегиональные и переход от глобализации к локализации, что обернется разрывом ряда технологических цепочек и обрушением человечества в Глобальную депрессию.
Предвестием распада глобального рынка стало даже не столько поражение Клинтон и стоявших за ней глобальных финансовых спекулянтов (и превращение патриотизма в политический мейнстрим), сколько крах Транстихоокеанского партнерства, обрекающий на провал и симметричное ему Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство. Эти попытки США «вырезать» себе из распадающегося мира наиболее привлекательные ломти превысили возможности даже американского общества и были им отвергнуты.
Распад глобальных рынков — это срыв в мучительную депрессию, которая будет страшнее Великой депрессии 30-х: она тоже будет порождать войны, но войны не положат ей конец (Вторая мировая укрупнила макрорегионы, собрав пять предвоенных в два послевоенных, а содержанием Глобальной депрессии, по крайней мере, вначале будет распад глобального рынка).
Ключ к осознанию нашего будущего (и, соответственно, правилам жизни и процветания в нем) — принятие главной тенденции кризиса: снижения доходов. Повысить их в массовом порядке уже не удается — и глобальный бизнес уже переходит к получению привычной прибыли сокращением издержек.
Мы сталкиваемся с этим в основном через попытки подрыва российской государственности для покупки нашей нефти не у государства и корпораций, а, по сирийскому, иракскому и ливийскому образцам, в разы дешевле — у полевых командиров.
Однако это стремление носит не тактический, а фундаментальный характер и отражает основу будущего мира: раз увеличение доходов станет невозможным, все развитие переформатируется на снижение издержек.
Это глубоко изменит все социальные институты, традиционно ориентированные именно на повышение доходов. Прогресс пойдет не вширь, а вглубь, повторяя изменение вектора приложения усилий человечества (информационные технологии разворачивают его от изменения окружающего мира к изменению восприятия этого мира). Среди прочего, это впервые создаст возможности по-настоящему устойчивого развития, так как развитие за счет снижения издержек объективно снижает давление на окружающую среду.
Русскому миру этот фундаментальный разворот даст сразу два преимущества, — которыми мы отнюдь не обязательно сумеем воспользоваться.
Прежде всего, в период наибольшего прогресса (в том числе и социального) — с середины 30-х до конца 50-х годов — наше общество развивалось именно на основе снижения издержек. Модель развития требовала выполнения плана по производству товаров в натуральном объеме, а внутренним инструментом развития служило снижение себестоимости продукции за счет виртуозно проработанного разделения экономии от него между государством и предприятием, а на предприятии — между изобретателем, взявшим ответственность за внедрение его изобретения руководителем и трудовым коллективом. Результатом было не просто стремительное совершенствование производства (с 1941 по 1943 году себестоимость производства трехлинейки Мосина, выпускавшейся с 1891 года, была снижена более чем в 1,6 раза), но и сплачивание трудового коллектива в единую семью, трогательно поддерживающую изобретателей и прочих «умников» как залог своего благосостояния.
Во второй половине 50-х, когда усложнение номенклатуры товаров из-за научно-технической революции и неразвитости компьютеров сделало невозможным планирование «в штуках», от этого метода отказались, а предприятия стали стимулировать не на снижение себестоимости, а на увеличение дохода. Именно это придало советской экономике затратный характер, под грузом которого она подломилась, и способствовало перерождению советского общества обратно в буржуазное (до Хрущева рыночные отношения на уровне малого и даже среднего производства сохранялись, что не мешало доминированию пострыночных ценностей солидарности и справедливости). Однако перенос данного метода в японские корпорации стал основой японского «экономического чуда» и доказал его применимость и в условиях рынка.
Возврат на собственные рельсы развития органичен для России и позволит нам успешно развиваться в условиях Глобальной депрессии.
Главная угроза в ней, наряду с порождающим падение потребления схлопыванием спекулятивных рынков, — утрата ряда привычных технологий, которые станут слишком сложными и дорогими для макрорегиональных рынков, на которые распадутся глобальные. И если без дальнемагистральных самолетов можно будет обойтись, то прекращение совершенствования антибиотиков, например, за полтора десятилетия вернет нас в средневековье, когда любая царапина может стать смертельной.
Выход — дешевые и простые технологии, развивавшиеся вне монопольной логики завышения издержек, прежде всего в рамках советской «оборонки» (единственного места в мире, где огромные деньги выделялись на исследования без обещаемого результата). Часть из них основана на воздействии не материальными инструментами, а различными колебаниями, часть — на мобилизации скрытых возможностей организма. Сверхпроизводительность делала их «закрывающими» целые отрасли — и потому неприемлемыми не только для традиционных монополий, но и для озабоченных социальной стабильностью государств. Они сохранились и развиваются «в порах» общественных организмов, — и падение уровня монополизации, крах традиционной модели технологического прогресса и разрушение привычной социальной защиты в Глобальной депрессии позволяют им стать основой нового пути развития человечества, новым технологическим базисом и фундаментом новой социально-экономической формации.
Россия и здесь имеет огромные возможности: эти технологии не только разрабатывались, но и сохранились в основном именно у нас не только по историческим причинам, но и в силу их соответствуя специфике именно русской культуры (так же, как традиционные инженерные науки соответствуют культуре немецкой).
Мы вступаем в новую эпоху, отдающую нам колоссальные конкурентные преимущества, и должны понимать происходящее, чтобы не растерять эти преимущества, как много раз было в прошлом.
Автор: Михаил Делягин
Информация
Комментировать статьи на сайте возможно только в течении 14 дней со дня публикации.